Не бойся ничего - Игорь Джерри Курас

«Встань, отключи телефоны и выброси прочь…»

Встань, отключи телефоны и выброси прочь;каждую точку экрана закрой, обесточь:всем дочерям иудейским сказали, что ночь —значит, никто не придёт и не сможет помочь.Всем сыновьям иудейским сказали: пора,только никто не услышит шаги у шатра.Кто-то проснётся, а кто-то проспит до утра —но ни один не придёт к пепелищу костра.Я же не флейта! На мне невозможно играть!Все мои клапаны ржавы, попробуй понять, —ржавы, как смытая морем – не в силах догнать —вся фараонская конница,вся его рать.Даже закат этот —бурый, как с пятнами ржи;мост на канатах ржавеет, за ним гаражи,шпили, железные рельсы,домов этажи…Что ты задумал?Оставь это!Брось!Отложи!Что ты задумал – зачем ты суров и упрям?Что сыновьям иудейскими их дочерям?Росчерк еловый отчётлив в окне, и ветвямкак распрямиться от ветра за стёклами рам?Встань, отключи телефоны и выброси прочь;каждую точку экрана закрой, обесточь:ты же не флейта, ты знаешь, что ночь – это ночь,значит, никто не придёт и не сможет помочь.

Дождливый экзерсис

Ты заметила? – воздух сегодня больной.Моросит над осинами дождик дрянной,в придорожной грязи суетитсябестолковая чёрная птица.А над лесом, едва ли понятное нам,шепчет небо надменно округлым холмамнастороженно важное что-то,но вникать всё равно неохота.Там, в недельной небритой щетине травы,даже сбившись с пути не сложить головы,даже если совсем постараться —не забыться и не затеряться.Чьё-то имя земное играет со мной,подавая сигналы зелёной волной,призывая, как длинная нота —но вникать всё равно неохота.И суровы осины, и дождь моросит,и тяжёлое небо надменно висит,и не может никак приютитьсябестолковая чёрная птица.

«Мой чижик, мой белый пушистый птенец —…»

Мой чижик, мой белый пушистый птенец —мой ангел залётный: недолгий, невечный.Не ты ли – коварный и ловкий хитрец —оставил мне в сердце рубец безупречный?А я наслаждался твоею росой —нет, – сладостным мёдом твоим наслаждался,как вдруг обернулся ты яркой осойи звонко звенел, и вонзался, вонзался!Возьми моё сердце, и кровь мою слей,мой ангел, мой чижик, мой птенчик пушистый.Твой смех посреди кукурузных полейвлетал в моё ухо неистов, неистов.И шёпот, и стон, и дыханье твоё,мой ангел залётный, мой птенчик, мой чижик,росою и мёдом меня до краёвзаполнили, как ядовитою жижей.Я умер, мой чижик, я – пепел внутри.Мой ангел, ты выжег меня без остатка.Раскрой свои крылья – взлети, посмотри,как больно мне, чижик, как сладко, как сладко.

«Мне снился лес: как римскими мечами…»

Мне снился лес: как римскими мечами,он весь пронзался острыми лучами,входящими в него наискосок.Лес был прозрачен, строен и высок,и каждая из бесконечных сосенврывалась в ослепительную просиньнад головой – и этой синевене уместиться было в голове.Безумные вокруг метались птицы —и не пойму, к чему такое снится, —но там, в лесу, под каждою соснойстояла ты вселенской медсестрой.

Экклезиаст

Экклезиаст (Когелет – говорящийв собрании, Кагале, – все же чащеЭкклезиаст) увидел: «На кругисвоя вернётся», – ветер ли, крутящийпотухший лист, ушедшего шаги,день скорби, день веселья: уходящийи настающий. Что же делать мне?Вот ветра круг в первичной вышине —а вот, как ветер, кругом ходит время,и за ночь успевает прорастиколючее зазубренное семя,которое вчера держал в горсти.Потом стемнеет. В странном падежевсё сущее: к наскучившим ужепростым предметам не найти вопроса(кто – что? о ком – о чем?) – и безголосозатянет дождь, и думать при дожделегко: вода в последнем виражесвершенья круга, то есть перед носомздесь иллюстрация: круги воды в ведре(замедленно увидим, что внедре-ние воды дождя в другие воды) —последний миг потерянной свободы,короткий миг. Все окна на замке,как на чадре – но дверь открыта. Сводыеловых башен видят: в сентябревсё будет так же – сыро или серо:здесь все равно задёрнута портьера,но дверь открыта, а за ней – ведро;и капля, потеряв упругость сферы,становится с другими заодно.

Круг завершён. Ударившись о дно,всплывает лист (берёзы, для примера),смывается и тянется к траве,там растворясь, как басма в седине:ржавеет и – теряется. Пока мнене ясно: кто разбрасывает камни?кто соберёт? В первичной вышинекто наблюдает ветер? И в окне —там, за портьерой, как за чёрной ставней,зачем опять приходит день недавний?И в этом дне, – скажи, что делать мне?

«Я вошёл в этот город, как входит пожар…»

Я вошёл в этот город, как входит пожар,как победное знамя в расплечины крыши:– Император!Ссутуленным шагом пажатихий город ко мне переулками вышел.И хлеб-соль куполов положил мне к ногамв ожидании горьком – но полно, мой город,я гордыню запрячу, как прячут наганатаманы,поэты – огонь аллегорий.Я гордыню умерю – как в ножны кинжал:открыванье Америк – пустые прогулки…Я вошёл в этот город как входит пожар —и растаял огнём фонаря в переулке.

«Пепел Помпеи, моя дорогая, пепел Помпеи…»

Пепел Помпеи, моя дорогая, пепел Помпеи.Время умеет сделать камнем живое. Время умеет.Вот и рассвет поднимается вроде бы, но каменеет:только светает ещё, а уже темнеет.Что тебе мифы ушедших народов —и возвращённых народов свитки?Что ты пытаешься сделать,сломавшись при первой попытке?Все непутёвы твои путевые заметки, бесцветны цветные открытки —ткани твоих покрывал опостылели так,что простыли до нитки.Что же ты сможешь понять обо мнепо обрывкам моих многоточий?по неразборчивым фразам соседей,по выдумкам взбалмошных дочек?по фотографиям глупым (та лучше, а эта – не очень)?по очертаниям каждой бессонной прожорливой ночи?Пепел Помпеи, моя дорогая, пепел Помпеи.Снова пустеют глаза Галатеи, снова пустеют.Голос ещё раздаётся, но он, отзвучав, онемеет.Время сумеет сделать камнем живое.Время сумеет.

«С точки зренья шмеля в середине цветка…»

С точки зренья шмеля в середине цветка,изогнувшего стебель дугой,даже этот, ничем не приметный закатзреет каплей нектара тугой.Чтобы только остаться один на одинс неразгаданной формулой дня,чтобы тени длиннее: суровых осин —и моя, с точки зренья меня.Под бумажным плафоном, на ощупь, едва —то сплавляла меня, то звала;и мозги мне запудрила напрочь, и двабутафорских прозрачных крыла.И не мог ни взлететь, ни поднять головы,ни подумать: хочу ли ещё?Три листа распластались. Лесные стволысплетены ядовитым плющом.Как пять пальцев своих я тебя изучил,след росы на руке сладковат.Пусть на ощупь, как шмель – только хватит ли силсквозь ничем не приметный закат?Чтобы восемь часов на исходе виткапотянулись нектаром тугим —с точки зренья шмеля в середине цветка;с точки зренья меня перед ним.

«Приходи…»

Приходи.Это не прихоть.Это не вытряхнуть из головы.В комнате тихо —войди, внеси хотьпоскрипывание половиц.Чтоб услышать – и не обернуться,только вздрогнуть – и ждать, и ждать,и прижаться, и лбом уткнуться,не дышать.Не дышать, не спугнуть, не сглазитьсуетливостью слов пустых —только длинные пальцы гладить,дотянувшиеся до моихпальцев!Боже, такая малость:дотянуться, сплестись, врасти,чтобы руки не разжимались,чтобы губы не отвести!Этот город, пустой и блёклый,может, только тем и живёт,что согретые лбами окнаждут того, кто уже не придёт.

«Артур Мирабель покидает пустую обитель…»

Артур Мирабель покидает пустую обитель,точнее, она остаётся пустая за ним —поскольку он сам – опустевшей обители житель —стоит на пороге: печальный, доверчивый мим.О, взгляд бесконечный прощанья у двери открытой:не убраны чашки, и всё ещё смята постель.Артур Мирабель выбирает остаться забытым,поскольку остаться не может Артур Мирабель.Всмотревшись, уже не сказать: кто же мим? кто же зритель? —какое движенье руки означает: постой!Артур Мирабель покидает пустую обитель,поскольку она даже с ним оставалась пустой.

Этюд